Бодхгая. Взгляд изнутри.

Очень хорошо, что в Бодхгае я была совсем одна и мне никто не мешал. Место подействовало на меня странно, по крайней мере, больше ни у кого такой реакции я не видела. Первый день я сидела под деревом и лила слезы. Почти непрерывно. Ответить на вопрос «о чем» или «почему я плачу» было и остается нереальным.

Второй день я просидела там же в позе Аленушки, прислонившись к стене храма. Думала непонятно о чем. К вечеру второго дня на меня упал с дерева лист. Это самое большое мое сокровище, привезенное из Индии. Лист дерева бодхи похож на липовый, только темнее и жестче.

А потом я стала смотреть на людей вокруг. Буддисты почитают три драгоценности — Будду, его учение и общину. Общины, иными словами — единоверцев — у меня в этой жизни не сложилось. А в Бодхгае я попала в самый ее центр, случайных людей вокруг практически не было.

Храмовый комплекс устроен так: есть малый круг вокруг храма и дерева, есть большой круг, по которому ходят монахи и верующие. Обход священных строений считается благоприятным для кармы, поэтому с раннего утра и до позднего вечера там происходит постоянное движение. Я там просто гуляла — иногда днем и обязательно вечером, когда парк красиво подсвечен.

Между большим и малым кругом парк, в котором сооружены маленькие ступы и устроены места для богослужений.

Богослужение идет с небольшими перерывами целый день с трех сторон от храма. Все на тибетском языке. Я пожалела, что 11 лет назад бросила учить тибетский, у меня для этого слишком индоевропейские мозги. Кто же знал тогда, что это главный язык буддизма?

Одно из собраний монахов находится прямо под деревом бодхи. Надо сказать, что ветви дерева растут горизонтально и покрывают огромную поверхность. При этом дерево очень мирно соседствует со стеной храма и не растет в его сторону. По веткам скачут бурундуки и маленькие птицы.

Вокруг храма ставятся подношения — вода, цветы, благовония. Это чаши с маслом и специальные сооружения из муки (если кто знает название, подскажите).

Женскую общину я нашла не сразу. Сперва только по тембру голосов поняла, что это женщины. Бритые головы и монашеские одеяния у всех одинаковые. Но черты лица мягче.

Тибетские монахи одеты в темно-красные одеяния, среди них попадаются и европейцы. Китайцы — в светло-сером. Немногочисленные индийские монахи ходят в рыжем, а вьетнамцы — в белоснежном.

Совершенно чудесны тибетцы-миряне, приходящие к храму. Спокойно смотреть, как они аккуратно ведут за ручку своих стариков или приносят к дереву маленьких детей, я просто не могла. Я и писать об этом могу с трудом.

Миряне часто ходят в национальных одеждах и всегда четко знают, чем им заниматься — приносят с собой молитвенные барабанчики, книги с текстами, знают, сколько раз им прочесть молитву или поклониться.

Тибетцы вообще очень организованы. Помимо богослужений, я обнаружила в храмовом парке ряд мест, посвященных другим религиозным практикам. Один уголок отведен людям, совершающим простирания. Это когда человек ложится в поклоне на землю ниц, потом встает, и так многие тысячи раз. Для простираний у тибетцев есть специальные дощечки, покрытые маленькими ковриками.

Возле входа в храм сидели люди с металлической чашей и грудой самоцветов: камни сыпятся на дно чаши, отчего она полируется со временем до зеркального блеска, а потом самоцветы собираются в чашу. Смысл был мне неведом, но это очень красиво.

В общем в своей полной растрепанности чувств и абсолютной интуитивности действий я, в каком-то смысле, была полной противоположностью окружающим. Однако никто ничью гармонию не нарушал, и Бодхгая была единственным местом в Индии, где я снова стала невидимкой. По крайней мере, в храмовом парке среди тибетцев.

Возле входа в парк по вечерам на улице пел японец. Очень красиво пел на английском. Я думаю, что это были «Битлз». А монахи останавливались его послушать:

Долго слушать мне было сложно. Есть моменты, когда красота настолько сжимает сердце, что это трудно пережить, становится очень больно. Но его голос стал для меня одним из голосов Бодхгаи, вместе с пением монахов и молитвами мирян.